/продолжение/
VI. МОЛДАВСКОЕ НАЦИОНАЛЬНО КУЛЬТУРНОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ
Оккупация Румынским королевством территории Молдавской Республики и ее упразднение спровоцировали не только конфликт политических, экономических и социальных интересов полиэтничной региональной общности с властями оккупирующего государства. Апелляции Румынии к «румынизму» молдаван, призванные, по мнению румынских политиков, дать им решающий аргумент в территориальном споре с Россией, поставили в центр политических интересов обеих стран проблему молдавской идентичности. Итак, был ли молдавский национализм этнокультурной и политической реальностью в Румынском государстве? Что представлял собой бессарабский регионализм, какова была его роль в политической борьбе того времени и, наконец, какой была молдавская этническая составляющая бессарабско-румынского конфликта?
Неизбежность ЭТНОКУЛЬТУРНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ
Румынизация населения Молдавской Демократической Республики, которую румынские власти, отрицая молдавскую государственность, именовали Бессарабией, была необходима правящим кругам страны в целях закрепления ее территории в составе Румынского государства. Она предусматривала внедрение в массовое сознание молдаван мифологии румынизма. В лихорадочное время, когда Бессарабию сотрясали восстания, а румынские власти проводили политику террора, была развернута также кампания по устранению из употребления лингвонима «молдавский язык»; молдаван перекрещивают в «румын».
Момент для этнокультурного насилия был избран верно. Население было устрашено репрессиями, измучено экономической разрухой, революционные силы загнаны в подполье. Молдавская буржуазия, политически разгромленная, экономически ослабленная и социально униженная в период революции, и интеллигенция, деморализованная крахом традиционной российской государственности, массами эмигрировали. Часть молдавской интеллигенции, молодой и не вполне освоившей молдавское духовного наследие, смирилась с курсом на этнокультурную унификацию по румынским стандартам. Однако молдавское общество было аграрным, и уже как таковое стойким в защите национальной традиции. Молдаване не могли забыть молдавский язык, молдавскую историю, которой они обоснованно гордились, особенности молдавского богослужения, молдавские сказки и баллады, песни и танцы, литературу, молдавский общенациональный костюм, народные традиции изобразительного искусства, отречься от молдавского национального сознания.
Молдавская культура слишком отличалась от культуры Мунтении (Валахии, «Страны Румынской»), особенно ее западной части — Олтении, доминирующей в Румынии в этнокультурном плане. Любая попытка включения молдавской культуры в общерумынское культурное достояние, во многом мнимое, была бесперспективна уже потому, что требовала отказа от концепции румынской государственности как моноэтничной и от политики построения румынской нации «сверху».
Неприятие молдавской культуры интеллектуальной элитой Румынии имело социальные мотивы. Культурное доминирование олтянского субэтноса обеспечивало его бюрократии преобладание в экономической и политической жизни страны. Положение Бессарабии как оккупированной территории, казалось, позволяло правящим кругам королевства безнаказанно пренебрегать интересами ее населения. Поэтому проводимая ими национальная и региональная политика была нацелена на сохранение доминирующего положения олтян путем ограничения социальной мобильности представителей других региональных общностей и, особенно, национальных меньшинств, включая молдаван.
Войти в румынскую общность не отказываясь от своей культуры, от своей национальной сущности, молдаване не могли. Декларативно причислив их к категории «румын», официальный Бухарест отказал молдаванам даже в статусе второго по значению этноса страны. Таковым, при всей конфликтности румыно-мадьярских отношений, являлись венгры. Выбор, поставленный Румынским государством перед молдавским народом, был четок: национальное отступничество, примирение с унизительным статусом маргиналов румынской нации, признание себя наиболее отсталой ее частью, — причем без шансов добиться подлинного национального равноправия, — либо защита молдавской идентичности. Ответ на этот вызов определялся массами, молдавским народом.
Наименее подверженной воздействию Румынского государства сферой молдавской культуры, цитаделью молдавской самобытности остался деревенский фольклор. Произведения народной поэзии создавались и воспроизводились на народном молдавском языке, под стихотворения подбирались мелодии, и они распространялись по Бессарабии. Наряду с мотивами социального протеста в них находила выражение ненависть к «регацянам» вообще. В фольклоре проявлялась традиционная восточная ориентация молдаван, ожидания лучшего будущего резюмировались в устном народном творчестве в формуле «русские нас спасут».
Политику этнокультурной гомогенизации страны, проводимую под лозунгами румынизма, молдаване расценивали как покушение на молдавские национальные ценности. Массовое этнокультурное сопротивление политике румынизации было неизбежно.
Молдавское НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ
Сознание своего этнокультурного отличия от румын, своей миссии хранителей прадедовского духовного наследия оставалось у молдаван прочным. Сформировавшись как нация под влиянием русской культуры, обладая духовным опытом трех революций, они критически оценивали реалии «Великой Румынии». Комплекс культурной неполноценности, как и абсурдная, идущая от национального неравноправия и социальной уязвимости тоска по румынским культурным образцам, представление о большей, по сравнению с молдавским, стандартизованности румынского языка как о знаке румынского культурного превосходства, отмеченные у части молдавской интеллигенции, массе молдаван оставались чужды.
Отсутствовало у молдаван и сознание кровного родства с румынами. По свидетельствам классика румынской литературы Михаила Садовяну, депутата румынского парламента молдаванина Александру Мыцэ, Онисифора Гибу, других современников, в обиходе молдавские крестьяне именовали румын цыганами. А интеллигенты повторяли слова французского премьера Жоржа Клемансо: «Румын — это не нация, это профессия». Константин Стере, «румын по собственному выбору», опроверг версию по поводу «голоса крови», признав, что выбор некоторыми из молдаван румынской самоидентификации обусловлен идеологически и социально, но не этнически.
Курс правящих кругов Румынии на ее превращение в моноэтничное государство был несовместим с приверженностью молдаван собственным национальным ценностям. То обстоятельство, что молдавская культура не была допущена в состав румынской как достойный уважения компонент, возмущало даже людей, не склонных конфликтовать с властью. На фольклорных конкурсах, сетовал собиратель молдавского фольклора Петре Штефэнукэ, бессарабских участников «одевали в одежду других румынских округов, они пели и танцевали танцы, известные в других уголках страны. Бессарабская специфика отсутствовала всегда.. Румынская школа второй ступени сыграла эту роль подавления элементов народной культуры Бессарабии». Входя в противоречие с собственной установкой на румынизацию, П.Штефэнукэ протестовал против стирания молдавской культурной самобытности. «Когда же усвоят руководители культурной жизни этой провинции здоровые принципы культурного регионализма?»- наивно вопрошал он.
Реакция молдаван на политику румынизации, отмечал в конце 30-х годов идеолог бессарабского регионализма редактор журнала «Вяца Басарабией» Николай Костенко, была «пассивной, но стойкой. А проводники румынского национального суверенитета почувствовали себя принятыми довольно холодно». Введение румынскими властями чрезвычайного положения, унижение национального и человеческого достоинства молдаван наложили глубокий отпечаток на их отношение к Румынии. «Отсюда, полагал молдавский писатель, — началось регионалистское течение, родилась концепция идей, сформировалось протестное состояние духа..».
Провоцирующую роль политики румынизации отмечали и другие современники. «Наши братья из Регата, — саркастически заявил в 1928 г. деятель движения стилистов П.К. Власов, — развили в нас любовь к нации, нации молдаван». Десятилетие спустя стремление молдаван сохранить культурную самобытность не уменьшилось. «Прошли времена культурного миссионерства» — провозглашал в конце 30- х годов П.Штефэнукэ. В игнорировании молдавской культурной специфики видел он одну из причин оппозиционности молдаван Румынскому государству. «С какого-то времени, — отмечал фольклорист, — начальное образование и школа второй ступени направляются к культурному регионализму».
Попытки изъять из языкового обихода самоназвание молдаван, трактовать этноним «молдовень» как наименование населения румынской области Молдовы, породили у бессарабцев сомнения в этническом характере термина «румын». Консолидация румынской нации завершена не была, в стране сохранялись региональные культурные различия. Обнаружив это, молдаване стали именовать румынами совокупность румынских подданных независимо от их этнической принадлежности. Именно такое содержание вкладывали бессарабцы, — молдаване, русские, евреи, болгары, гагаузы и другие, — ситуативно, в основном при контактах с румынскими функционерами используя слово «ромын» в качестве самоназвания. Собственно румын бессарабцы называли «регацянами», от «Регатул Векь» («Старое Королевство»). Термин «регацяне» проник в обиход румынской администрации в Бессарабии и прессы, получив почти официальный статус.
Для молдаван, связанных с румынской администрацией, румынизм оставался обязательной, но чуждой им официальной идеологией. Но и они, подобно крестьянам и рабочим, продолжали считать себя молдаванами. «Я всегда был представительным типом бессарабского интеллигента, — подчеркивал К.Стере, — и после длительного пребывания в стране [Румынии] не смог, да и не захотел потерять свой бессарабский духовный оттиск». «Братья молдаване!» — вероятно не только в силу политической необходимости, но и исходя из собственных убеждений обращались к сонародникам тот же Стере, Халиппа, Инкулец и другие деятели, причастные к оформлению аннексии Бессарабии Румынией.
Молдавизм не избежал идеализации собственного народа. Особый духовный отпечаток молдавского интеллигента, утверждал Константин Стере, заключается в почти мистической вере в плодотворный общественный идеал, в доктринальном ригоризме, «в беспощадном стремлении довести все положения до конечных логических выводов, […] в безудержной страсти при исповедывании и пропаганде своих убеждений». Этим, полагал он, молдаванин выгодно отличается от интеллигента-регацянина, которому свойственна «гибкость», представляющая собой беспринципный оппортунизм. Тип румынского интеллигента Стере видел в деятеле, который сегодня может выступать с апологией фашизма, уповать на Спасителя с железным кулаком, а завтра вдруг проникнуться демократизмом и гуманизмом и проповедовать дружбу народов. Невключенность молдаван в сферу румынской ментальности он объяснял неизбежным «конфликтом коллективных психологий» двух этносов — молдаван и румын.
Получив отклик у молдавской интеллигенции, эти суждения способствовали повышению ее самооценки. В 1938 г. Николай Костенко, процитировав высказывания Стере, дополнил духовный портрет молдавской интеллигенции лестными положениями о том, что ей свойственна «умственная структура, приспособленная к абстракции». «Судьба, — отмечал писатель, — сделала так, чтобы бессарабский народ приобрел особый духовный отпечаток», сформированный его жизнью в условиях России. В 30-е годы еще не появился изобретенный позднее ярлык «поколение на распутье». Для молдавской интеллигенции существование у молдаван молдавского национального сознания оставалось несомненным.
Укрепление молдавского национального достоинства вело к выдвижению требований о восстановление молдавского культурного суверенитета. Бессарабцы, отмечал Н.Костенко, «не желают кое-что заимствовать от торговцев культурой. Мало, но — наше!». Писатель ясно видел политические истоки курса на подавление молдавской идентичности. Свои размышления на темы «бессарабской» культуры он заключил чеканной фразой: «Румынское государство не имеет иных прав на Бессарабию, кроме воли ее народа». В отсутствие таковой какое значение могли иметь иные аргументы?
Одна из наиболее емких констатаций уважительного отношения молдаван к своим национальным ценностям принадлежит поселившемуся в Бессарабии запрутскому молдаванину Леону Бога. «Если в политическом и религиозном смысле молдаване, живущие между Прутом и Днестром, — отмечал он комментируя события XIX в. — все свои надежды на спасение направляют на Россию и ее монарха, то сознание, что Молдавия — их родина, что они составляют особый народ, с собственным языком, проявляется столь же сильно!..]. Из свидетельств эпохи вытекает, что у остающихся в Бессарабии [молдаван] светлое сознание наличия у них одной родины — Молдавии, одного народа — молдавского, одной нации — молдавской, и превыше всего — одного языка — молдавского».
Этноним «румын», признает и современный автор-румынист, вошел в Бессарабии в широкий оборот только в межвоенный период. Он так и не был воспринят молдаванами. Они сознавали себя молдаванами, а не румынами. В 1944 г., после свержения в Румынии режима И.Антонеску, почти все солдаты-бессарабцы, отмечает тот же автор, потребовали своего перевода из румынской армии в Красную Армию.
Молдавский язык
Главным аргументом румынистов являлся тезис о молдавско-румынской языковой идентичности. Но сами по себе языки не стали в Европе XX в. государствообразующим фактором. Хотя для большинства ирландцев английский язык — родной, Ирландия в ходе кровавой войны вышла из состава Великобритании. Югославия распалась, несмотря на то, что сербы и хорваты обладают общим литературным языком — сербохорватским. Языковая близость между великороссами, малороссами и белорусами не воспрепятствовала выделению украинцев и белорусов в отдельные нации, а владение русским языком большинством нерусского населения СССР не предотвратило распада Союза.
Но в 20-е — 30-е годы об идентичности молдавского и румынского языков речи не было, и молдаване, и румыны отмечали лишь их сходство. Молдавский язык обладал собственной лексикой, произношением и особым строем речи. Положение румынизаторов о том, что молдавский язык — «испорченный румынский», не воспринимало подавляющее большинство молдавского народа. Язык румынских чиновников крестьяне называли «птичьим» — «лимба пэсэряскэ». Образованные молдаване также плохо понимали румынскую речь; традиционным объяснением непопулярности румынских газет в Бессарабии были ссылки на их непонимание населением, поскольку они написаны на «языке литературном». Больше, чем образ жизни и социальная иерархия, заключил К.Стере, молдаван и румын разделяют «язык и внешний облик культуры» двух народов. От языка, полагал писатель, произошел разрыв между преобладающим менталитетом социальной элиты Королевства и бессарабской интеллигенцией.
Сам он, почти четыре десятилетия прожив в Румынии, сохранил приверженность родной речи, молдавскому произношению. Написанный им в эмиграции роман «Накануне революции» позволяет судить о языке молдаван конца XIX в. Его описания природы, по мнению румынских критиков, лингвистически «неловкие», тем не менее «создавали полное впечатление поездки на телеге по бессарабским дорогам». Современный молдавский литературный критик-румынист видит заслугу Стере в том, что в своем творчестве он представил «лингвистический документ»: читатель слышит, «как говорили в Бессарабии в конце XIX века». Язык молдавского литератора Пан. Халиппы звучал для румын, по оценке румынского писателя Георге Кэлинеску, «как должен звучать для французов французский язык канадцев». Подтверждая установленный наукой факт о свойственной молдавскому языку славянской структуре фразы, румынские чиновники полагали, что учителя-молдаване разговаривают «безграмотно», а их речь напоминает перевод с русского языка.
Молдавское крестьянство отвергало языковой диктат. «Что означает слово «волумул»?, — вопрошали в 1921 г. крестьяне-кооператоры села Цибирика Оргеевского уезда в коллективном письме румынским властям, — Догадываемся, это какая-нибудь брошюра (книжечка). Если угадали, то, пожалуйста, не беспокойтесь опять присылать ее, потому что читать ее некому. Если бы была написана на молдавском языке или на русском, может и нашлись бы желающие почитать, но еще и платить за нее — извините. Если брошюра нужная для кооперативов, можете напечатать ее в [юмористическом] журнале «Фурника», где все письма пишутся на молдавском и на русском, и каждый понимает. Думаем, что истрачены деньги, — не знаем, большие или малые, — и вы хотите вытянуть их из нас? Говорим вам снова, если книжица для нас полезная, пишите ее на молдавском или на русском (не шарахайтесь вы от русского языка, как черт от ладана), а не на румынском, потому что о румынском языке представление у нас слабое, не то чтобы еще и понимать его. Да не румынизируйте вы нас так быстро, потому что забудем и то, что знаем». «Миллионы молдаван, — признавала в 1930 г. газета румынских националистов «Скутул национал», — не знают иного языка, кроме своего собственного». «Ну кто бы мог искренне утверждать, — высказался в 1931 г. один из участников полемики по вопросам языкового режима, — что молдавский крестьянин Бессарабии знает и понимает иной язык нежели истинно прадедовский молдавский язык?!».
Как отмечено, еще летом 1917 г. в Кишиневе действовали языковые курсы для учителей-молдаван. После аннексии Бессарабии Румынией обучение учителей румынскому языку стало принудительным. Последнее обстоятельство порождало протесты. «Какое возмущение тем, что у них отняты каникулы, что с ними обращаются как со школьниками, что должны держать экзамены», — недоумевал в начале 20-х годов румынский чиновник. Глубоко оскорбляли служащих-молдаван введенные румынскими властями экзамены на знание румынского языка. По свидетельству П.Штефэнукэ, функционеры чувствовали себя гонимыми и утверждали, что их преследуют «во имя абсурдных принципов централистской политики». «Перевоспитать» это поколение молдавской интеллигенции румынские власти так и не смогли. Уже в 20-е годы они заменили значительную часть местных учителей и служащих иммигрантами из-за Прута.
Свято хранило молдавскую языковую традицию крестьянство. На материалах исследований, проведенных в 30-е годы, П.Штефэнукэ убедительно доказал, что молдаване, используя традиционную молдавскую лексику и молдавское произношение, говорят на молдавском, а не на румынском языке, и свой язык называют «лимба молдовеняскэ». Интеллигенция, более уязвимая при публичном выражении своей этнокультурной ориентации, колебалась между признанием наличия «молдавского диалекта в литературе» и констатацией существования самостоятельного молдавского языка. Проблема языка оставалась для молдавских писателей ключевой проблемой их творчества. Обращение к «языковой реальности села», отмечал молдавский литератор Ион Пиллат в предисловии к антологии «Бессарабские писатели», открывает возможности выражения, отсутствующие в румынском языке. Алексею Матеевичу, отмечал Пиллат далее, удалось из крестьянского языка создать литературный язык, способный выразить «тайну, душевность и красоту молдавской души».
Весомый вклад в поддержание молдавской языковой традиции внес в 30-е годы бывший редактор кишиневской газеты «Молдованул», руководитель учрежденного накануне первой мировой войны молдавского театра Георге Мадан. Он выпустил два тома прозы, написанной, по оценке Николая Костенко, «чистым молдавским языком» — «Бессарабские отзвуки» (1935 г.) и «От нас, из Бессарабии» (1938 г.). По мнению современной унионистской литературной критики, использование «архаизмов», противопоставление народных выражений неологизмам и иностранным выражениям были особенно свойственны также поэту и переводчику Иону Буздугану. На деле этот «упрек» следует адресовать всем молдавским писателям 20-х — 30-х годов.
Учитывая устойчивость молдавской языковой традиции, в 1920-1922 годах румынские власти выпускали в Кишиневе «Молдова де ла Нистру» — «иллюстрированную газету, написанную для понимания народом», а в 1926 г. газету, предназначенную для румынизации молдаван, О.Гибу назвал «Кувынт Молдовенеск», настояв на ее редактировании не на румынском, а на народном молдавском языке. Его публикации, предназначенные для молдавских читателей, а также статьи редактора Пан. Халиппы и сотрудников газеты были написаны именно таким языком; авторы «Кувынтул Молдовенеск» оперировали также этнонимом «молдовень», «нородул молдовенеск» и глотонимом «лимба молдовеняскэ». По тем же мотивам редакция снабдила газету подзаголовком «Для нужд молдавского народа в Бессарабии». По примеру литераторов-молдаван сам Гибу обращался к читателям не иначе как «Братья молдаване!».
Актуальность призыва Иона Крянгэ писать для молдаван «более по-молдавски» не только сами молдаване, но и современники-румыны сознавали и в 30-е годы. На многолюдном собрании, устроенном в Кишиневе 18 сентября 1932 г. «Ассоциацией румынской печати Бессарабии», румынские журналисты отметили красноречивый факт: отсутствие интеллигентов из числа «бессарабских румын», призванных, по их мнению, нести румынское слово в массы молдаван. А журналист из Галаца Велиш полагал, что для того, чтобы иметь успех у бессарабцев, «газета должна быть написана на абсолютно молдавском языке».
Молдавская письменность
Одной из основ молдавской культурной идентичности являлась молдавская письменность на основе русского гражданского шрифта. Учитывая приверженность молдаван своей культурной традиции, румынские власти запретили молдавскую письменность не сразу, а только в конце 1918 г., после упразднения Молдавской государственности. Запрет был мотивирован шовинистически — тем обстоятельством, что буквы — русские. Всю предшествующую молдавскую литературу, созданную на кириллице, как и свидетельство Дм.Кантемира о том, что молдаване пользуются собственной кириллической письменностью из 47 букв и знаков, уже тогда известное молдавской интеллигенции и румынским историкам и лингвистам, оккупанты попытались предать забвению.
Народ газет не читал и о роковом для судеб молдавской культуры решении узнал не скоро. Отчаянное экономическое положение Бессарабии, обстановка террора, ожидание, как спасения, выхода Красной Армии к Днестру, вспыхнувшее в январе 1919 г. Хотинское восстание, а затем залпы массовых расстрелов, сопровождавших его подавление, исключили саму возможность публичного протеста интеллигенции. Но в период безгосударственного существования (1859-1917 гг.). молдавского народа не все молдаване забыли, что их летописи, древние «казания», «букоавны», богослужебная литература написаны кириллицей. В сознании православных молдаван латиница ассоциировалась с католицизмом, и в народе сохранялась память о традиционной молдавской письменности. Латиницу молдаване бойкотировали. В 1920г. во всей Бессарабии на румынские газеты подписались всего 18 чел. в дальнейшем властям не удавалось создать в области хотя бы одну солидную, имеющую постоянную читательскую аудиторию румынскую газету. Даже через десять лет после запрета молдавской кириллической письменности крестьяне, по свидетельству бывшего председателя «Сфатул цэрий» И.Инкульца, продолжали считать, что буквы должны быть «русские».
Приверженность молдаван своим национальным ценностям находила парадоксальные проявления. В мае 1918 г. К.Стере и П.Казаку вынудили О. Гибу печатать русским шрифтом даже румынскую газету. В мае 1926 г. в разгар предвыборной кампании, Пан.Халиппа, добиваясь поддержки избирателей, выпустил номер своей газеты «Вяца Басарабией» отпечатанный на молдавском языке русским шрифтом. Даже Онисифор Гибу, идеолог и организатор общества «Астра», задача которого заключалась именно в румынизации населения Бессарабии, начал вместе с Халиппой издавать на кириллице рассчитанную на крестьян газету «Кувынтул Молдовенеск». 1 ноября 1926 г. в продажу поступил ее первый номер. «Газета будет издаваться на чистом молдавском языке и печататься двумя видами букв — латинскими и русскими», — сулили в передовой статье ее редакторы Михаил Минчунэ и Иоргу Тудор. Полиция конфисковала тиражи обеих газет, но расчет политиканов оправдался. Пан. Халиппа, представший защитником молдавской традиции, был избран в сенат и назначен министром Бессарабии.
В конце 20-х годов, когда Бессарабию сотрясало движение в защиту богослужения по старому стилю, к испытанному приему завоевания общественного доверия прибегли румынские церковные власти, выпустив отпечатанную кириллицей газету «Веститорул Басарабией». Тогда же, через одиннадцать лет после запрета молдавской письменности, Инкулец не нашел иных аргументов для обоснования этого акта этнокультурного насилия, кроме политических, в глазах молдаван совершенно невесомых: перевод молдавской письменности на румынскую графику, говорил он, был необходим для достижения «национального единства с родиной-матерью», т.е. Румынией.
Запрет молдавской письменности осознавался общественностью как утрата важной составляющей молдавской культуры. В конце 30-х годов, критикуя Георге Мадана за рассказ «Кондря Злой», написанный на молдавском, а не на румынском языке, Петре Штефэнукэ научно обосновал в статье «Молдавский диалект в литературе» реальность молдавской языковой самобытности. Латинская графика, по мнению критика, не позволила писателю передать всю прелесть молдавской речи. Румынскому читателю оставалось неведомо ее подлинное звучание. «Читатели, не знакомые с диалектной молдавской речью,- сетовал фольклорист, — прочтут так, как написано: Jin, fașim, mănțanim, șerif [..]. В действительности звуки j, ș, n, когда после них следует i, звучат очень мелодично в речи молдаван и не могут быть переданы иначе, как с диакритическими знаками[..]. Прелесть народной речи исходит не столько из диалектной лексики и фонетического аспекта, (который невозможно воспроизвести), сколько из тона рассказа, порядка слов в фразе, образов, выражений, пословиц и т.п.».
Молдавский этнокультурный «РЕГИОНАЛИЗМ»
Национально-культурное сопротивление молдавского крестьянства побуждало к защите молдавской культурной идентичности и интеллигенцию. Осознание даже национал-конформистами того факта, что национальное отступничество, включая публичное провозглашение себя румыном и имитацию олтянского произношения, не обеспечивает им включения в категорию олтян и национального равноправия, способствовало превращению такого течения общественной мысли как «бессарабский регионализм» в общепринятое мировоззрение.
Отчужденность молдаван от румынского общества нашла отражение в литературе и публицистике. П.Штефэнукэ с горечью упоминал об усилиях, прилагаемых человеком его поколения, писателем Владимиром Каварнали, в целях «интеграции в румынскую жизнь и в то же время о боли, испытанной им перед закрытыми вратами душ тех, кто не хотел ему верить или был не в состоянии понять его». «Он остался один и чужд в мире, где не имел никого и ничего»- писал в автобиографическом эссе эмигрировавший в Румынию директор Тираспольского Национального театра Доминте Тимону; его творчество отразило процесс поэтапной утраты культурной идентичности. Едва ли не любой из молдавских писателей 20-х — 30-х годов ощущал себя социальным маргиналом и мог написать подобные строки, свидетельствующие о поражении в попытках приспособиться к румынскому обществу: «Я бежал за собственной тенью, пока не упал в пропасть. Я не могу больше идти вперед. Стою в глубокой яме, с заблудшей душой, будто похороненный заживо».
Существенным моментом молдавского национально-культурного сопротивления была территориальность. Носителями румынизма в Бессарабии выступали пришельцы, чужаки — трансильванские беженцы, а затем «регацяне»; область же сохраняла духовный суверенитет. Его практические проявления включали наличие молдавского национального сознания, молдавского языка, молдавской культуры, соответствуя принятым в этнологии этнодифференцирующим признакам. В силу местного патриотизма и духовной отчужденности от Румынии попытки молдаван изменить этнополитический климат в этой стране остались единичными. «Я годами боролся против регэцянского «регионализма», не допускающего даже равного обращения с объединенными провинциями и стремящегося к тираническому главенству над ними, и с этой целью обременяющего их всякого рода «объединителями» и «культуртрегерами», — заявил Константин Стере в своей последней книге «Политические разъяснения и документация».
Интеллектуальная элита Румынии обоснованно видела в бессарабском регионализме идеологию, противостоящую румынизму. «Тенденция регионализма, как направление, — настаивал в 1926г. Онисифор Гибу, — должна прекратиться». Лозунг «Бессарабия — для бессарабцев», направленный на защиту региональных интересов от давления «остальной страны», по его мнению, не имел оправдания: «Бессарабия, конечно, должна заботиться о своих интересах, но в свете общих интересов румынизма». Национализм, патриотизм и регионализм, уже в 1928 г. угрожающе указал О.Гибу, это три момента, к которым молдаване «обязаны категорическим образом уточнить свое отношение».
Несовместимость молдавских национальных интересов, трактуемых как региональные бессарабские интересы, с инвективами румынизма была для молдаван очевидна. «Бессарабцы — отмечал литератор-молдаванин Василе Котигэ в статье «Размышления о бессарабском регионализме», — являются регионалистами, но не смеют представляться в этом качестве. Это оправдано повседневными подозрениями в отношении всего бессарабского и работающего в Бессарабии. Вначале разберемся с идеологией регионализма. Прежде чем определить ее, ее заклеймили. Одни считают ее идеологией узкой, закрепленной в эмпирическом, опасной и уничтожающей идеалы; другие, наоборот, считают ее идеологией реалистичной и спасительной.. Определение простое, но почти точное, считает регионализм доктриной, разрешающей — не способствующей этому — нужды, но только нужды, а не чаяния региональных группировок. Регионализм опасен только тогда, когда благоприятствует региональным группировкам и еще опаснее, когда лелеет региональные устремления, в то время, когда регионализм, удовлетворяющий местные нужды, действенен и спасителен, представляя собой политику реальностей».
Регионализм был осторожным, приспособленным к условиям оккупации выражением молдавской этничности и бессарабского патриотизма. П.Штефэнукэ определял культурный регионализм как исследование и культивирование всего, «что представляет собой культурную ценность, характерную для области». «В сущности регионализма, — несколько упрощенно трактовал он проблему, — можно выделить три регионализма: «Регионализм амбиций недовольных псевдоученых», «Регионализм как склад ума» и «Регионализм реальностей». Первый, по мнению В.Котигэ, не являлся политической доктриной, он представлял собой страсть «видных политических личностей», отождествляющих область со своей персоной. Вспоминая о Молдавской Республике, отметил литератор, они выдают свой бессарабский «партикуляризм», который «может быть проявлением человеческой гордости за независимость; но это — не признак политического регионализма».
Подлинное проявление регионализма молдавский публицист видел в неустранимом расхождении менталитетов молдаван и «регацян», в устойчивости бессарабского патриотизма. Добиваясь либерализации румынской политики в Бессарабии, В.Котигэ указывал на ее несоответствие декларируемым целям. «Регионализм как склад ума или регионализм родного края, довольно сильный в Бессарабии, — подчеркивал он, — может быть опасен, поскольку может быстро отклониться от регионализма экономического и культурного к регионализму политическому]..]. Регионализм реальностей есть санитарное, экономическое и культурное спасение Бессарабии». А П.Штефэнукэ требовал от «руководителей культурной жизни» Бессарабии признания «здоровых принципов культурного регионализма», права молдаван на культурный суверенитет.
Идеологом «регионализма» независимого, открыто противостоящего культурном диктату Румынского государства и олтянской этноэлиты, выступил Николай Костенко. После установления королевской диктатуры (1938 г.) он оказался наиболее радикальным деятелем регионализма, открыто выступив против ликвидации Бессарабии как административного целого и включения молдавских уездов в состав административных единиц Старого Королевства. Поскольку условием легальности оставалось хотя бы декларативное подчинение императивам румынского интегрализма, в статье, написанной после переворота, Костенко подчеркнул, что пафос регионализма заключается в обличении румынской политики в Бессарабии как противоречащей интересам духовной интеграции области с Румынией. Однако практическая деятельность регионалистов не подтверждала их деклараций о лояльности оккупирующему государству.
Их усилиями широкий отклик получили данные Константином Стере определения румынской политики в Бессарабии как жестокой, некомпетентной и, по сути, преступной. «Жизнью нации, — цитировал Н.Костенко слова писателя, — не имеют права распоряжаться руководители государства, которые временно могут говорить от ее имени, приговорив к национальной смерти, то есть к интеллектуальной и моральной смерти, целое поколение, все поколения, которые еще и не зачаты». Политику Румынии в Бессарабии он охарактеризовал, — опять-таки словами Стере — как «беспощадную войну против самой мирной румынской провинции», а от себя добавил фразу, представлявшую собой вызов румынизму: политика эта «не имеет ничего общего с традицией, духом и чаяниями бессарабских молдаван». В условиях режима чрезвычайного положения это был акт политического протеста.
Постоянно ссылаясь на авторитет Константина Стере, цитируя его публикации, квалифицируя его как «репрезентативный тип бессарабского интеллектуала», молдавские регионалисты возвели плодовитого писателя и неудачливого политика в ранг классика регионализма. Пропагандируемый им комплекс национальных, социальных и этических идей получил наименование «стеризм». Оставляя в стороне бытующие в литературной критике определения «стеризма» как «вулканического взрыва национальной идеи, этического пыла и мономании, бунтующего мессианизма, мечтательности, доктринерства, попоранизма», отметим главное — этнический молдавизм Константина Стере454. Его обратную эволюцию от «румына по собственному выбору» до молдавского националиста нельзя признать вполне завершенной. Но в 20-е годы на политической арене Румынии лидер регионалистов действительно противостоял румынизму и защищал молдавские национальные интересы.
В общих чертах «бессарабский» регионализм стал теорией молдавской этнокультурной специфики.
Молдавские историки
Историки, творившие в Бессарабии в 1918-1940 гг., понимали, что открытая защита молдавской самобытности приведет их к политическому конфликту с властью и лишит возможности профессионального творчества. Виднейшие из них — Александру Болдур, Штефан Чобану и буковинец Ион Нистор, — декларативно выступали с позиций румынизма. Пытаясь представить этноним «молдаване» названием всего лишь регионального сообщества «румын», в своих работах они именовали молдаван «румынами», «бессарабскими румынами» или «бессарабцами», и реже, чем позволял себе классик румынизма Н.Иорга, — просто молдаванами. Но они издали труды по истории Бессарабии, сам факт появления которых подрывал историческую концепцию «единого румынизма». Из них следует: у Молдавии есть своя история, отличная от истории Валахии и Трансильвании, а мажоритарное население Бессарабии обладает молдавским национальным сознанием, исторической памятью, этнокультурной спецификой, отличающими его от титульного этноса Румынии.
Обладая должной эрудицией, эти исследователи понимали, что замалчивание очевидного и широко известного обесценит их труды в научном плане. Поэтому все они, повествуя о событиях в русле концепции румынизма, постоянно проговаривались, поставляя аргументацию молдавистам. А.Болдур подчеркивал в своих работах наличие у молдаван Бессарабии в XIX — начале XX в. молдавского, а не румынского национального сознания и использование молдаванами лингвонима «молдавский язык», отмечал молдавскую, — а не румынскую, — национально-культурную самобытность современных ему молдаван 20-х-30-х годов и явно избегал именовать их румынами. И.Нистор, радикал румынизма, все же упоминал о «местных молдаванах», о «красоте молдаванок», о «молдавских селах», «молдавских хозяйствах», «молдавских обычаях», «молдавских школах», подтверждая реальность молдавской национальной самобытности. Наиболее показателен этнополитический кульбит члена румынской академии Штефана Чобану. Угодливый конъюнктурщик, участник упразднения Молдавской Демократической Республики и попыток международно-правового оформления аннексии ее территории Румынией в 1918-1919 гг., он вместе с тем утверждал, что «Бессарабия в начале XX века имела свою собственную, национальную культуру…». Летом 1940 г. он завершал работу над книгой «Бессарабия: население, история, культура», в которой обосновал правомерность использования этнонимов «молдаване» и «молдавский народ», лингвонима «молдавский язык», формул «молдавская письменность», «молдавская традиция». Работа была издана на французском языке в начале 1941 г., когда в Румынии утвердилась фашистская диктатура генерала И.Антонеску. При этом Чобану продолжал декларировать свою приверженность румынизму, и его демарш, к счастью для историка, властями понят не был.
Еще более выраженной предстает эта двойственность подходов у Николая Поповского, автора труда «История Бессарабской церкви в XIX веке при русских» и содержательных воспоминаний. Избегая конфликта с румынской властью, он не только именует — правда, в основном в заголовках, — молдаван «румынским народом Бессарабии» и, не приводя весомых аргументов, деклаирует неприятие церковной политики «царизма». Вместе с тем он воспел молдавский язык, обычаи, традиции молдаван, а приведенные им факты позволяют читателю составить достоверную, чуждую антирусским инвективам румынизма, картину жизни молдавского общества в составе Российской империи. Жизнь эта, особенно отношения человека с властью, бессарабским читателям 30-х годов представлялась цивилизованной, поэтичной и необычайно привлекательной.
Не менее двусмысленную позицию занимал Константин Стере. «Румын по собственному выбору», он эмигрировал в Румынию еще в 90-х гг. 27 марта 1918 г. он добивался голосования за «условное» присоединение Бессарабии к Румынии. Но сразу после голосования 27 марта в качестве председателя «Сфатул цэрий» стал чинить препятствия политике румынизации молдаван. В 20-е годы его политическая публицистика и изданная в 1930 г. книга «Документация и политические разъяснения» представляли собой последовательное обличение румынской политики в Бессарабии — политики террора, произвола и грабежа. Земляков он именовал бессарабским народом, бессарабцами и молдаванами, и защищал их интересы. Прожив 40 лет в Румынии, он продолжал разговаривать по-молдавски, не пытаясь имитировать олтянское произношение. Свое отношение к молдавской идентичности он выразил также в автобиографичном романе «Накануне революции», проблематика, сюжетные линии, вся атмосфера и язык которого представляли собой утверждение молдавской духовной и культурной самобытности. В конце жизни он определял себя как «бессарабца, сохранившего духовный оттиск родной провинции». Бывая в Бессарабии в 20-е годы, он — в нарушение приказов румынской администрации — позволял себе публично выступать на русском языке. Жизнь он закончил признанным идеологом бессарабского регионализма.
Мемуаристы из числа членов «Сфатул цэрий», заинтересованные в укреплении своих позиций на политической арене Румынии, поддержали тезис К.Стере о существовании в Бессарабии в начале XX в. молдавского национального движения, но фактов о его антироссийском и прорумынском характере — в отсутствие таковых, — не приводили. Выводы, вытекающие из их работ, впервые опубликованных в 20-е гг„ гласили: у молдаван имеется молдавское, а не румынское, национальное сознание, они отличаются от румын менталитетом и культурой, и они были и остаются творцами своей истории.
Давний и традиционный характер связей Молдавии и России обосновал и популяризировал историк и литератор Остап (Евстафий) Неговский, работавший врачом в Сорокском уезде. В 1937 г., по случаю столетия гибели А.С. Пушкина, он опубликовал научные статьи «Румынский элемент в творчестве Пушкина», «На полях рассказа «Кирджали», «Календарь дней Пушкина» и исследование «Румыны и их потомки в России и Украине», в котором дал перечень молдаван, выдвинувшихся в войнах запорожских казаков против польской власти в XVI — начале XVIII в., а позднее — на русской службе. Последняя работа была опубликована в пяти номерах журнала «Вяца Басарабией», а в 1938 г. выпущена отдельным изданием. Этноним «румын» Е.С.Неговский по понятным политическим соображениям использовал как синоним слова «молдаванин».
Несостоятельность исторической концепции румынизма историки-молдаване понимали, и поддерживали ее скорее декларативно. Изучение и популяризация ими молдавской истории и молдавской культуры способствовали сохранению молдавского национального сознания и молдавской культурной идентичности. Эту работу столь видные представители молдавской научной элиты, несомненно, выполняли осознанно, отдавая себе отчет в ее объективных результатах. Утверждать иное, принижая их интеллектуальный уровень, оснований нет.
Молдавская литература
Наглядное выражение нашел молдавизм в литературном творчестве. Молдавская литература этого периода представлена в основном публикациями журналов «Вяца Басарабией» (1932-1944 гг.), «Буджакул» (1935-1940 гг.), «Фамилия ноастрэ» (1935-1938 гг.), «Поетул» (1937-1938 гг.), «Дин трекутул ностру» (1933-1939 гг.), «Итинерар» (1938), «Край ноу» (1934 г.), «Гындул нямулуй» (1924-1928 гг.), «Молдавия» (1939 г.), «Женерация ноуэ», «Сперанца» и др.
Хотя, даже по мнению современного адепта унионизма, эта литература была призвана насаждать румынизм, почти вся она стала на позиции молдавского этнокультурного регионализма. Это было определенно сформулировано в эстетической программе главного органа регионалистов журнала «Вяца Басарабией». Практической своей задачей, — оставляя в стороне дань официозу — декларации о приверженности румынизму и доктрине антибольшевизма, — регионалисты полагали обоснование тезиса о наличии у молдаван собственной истории и культуры и содействие профессиональному становлению нового поколения бессарабских писателей. «В 12 номерах журнала, — признавал его владелец и редактор Пан. Халиппа, — мы старались возможно полнее разъяснить прошлое Бессарабии. В то же время мы старались собрать вокруг журнала «Вяца Басарабией» всех, кто с пером в руке старался служить общественному прогрессу и румынизму на земле нашей провинции». Разрабатывая вопросы истории и культуры родного края выявляли и пропагандировали национальную идентичность молдаван и другие литературные издания.
Используя румынскую графику, бессарабская литература, тем не менее, оставалась литературой молдавской. Продолжая молдавскую литературную традицию XIX — начала XX в., она опиралась на достижения русской культуры. Это была литература самобытная, с особой, отличной от румынской, проблематикой и духом, иными сюжетами, героями, образами, типажами. Она отражала молдавскую, а не румынскую реальность, воспевала иные ценности и, что не менее значимо, она пользовалась языком, отличавшимся от румынского лексикой и структурой фразы. Одного из виднейших представителей этой литературы, Георге Мадана, даже литературная критика, враждебная молдавизму, лестно характеризует как «второго Крянгэ», «попораниста» и прекрасного рассказчика.
Молдавская литература сразу встала в оппозицию традиционной линии румынского литературного модернизма, задаваемой журналами «Семэнэторул», «Гындиря» и «Вяца ромыняскэ», противопоставив ей связке родной почвой. У каждого из бессарабских писателей и писавших о Бессарабии румынских авторов присутствует сознание особой судьбы Бессарабии. Само обилие специфических понятий, характеризующих направления духовных исканий молдавских регионалистов, — автохтонизм, локализм, стеризм, бессарабизм, «сельский миоритизм», «провинциализм как ментальность» и т.п. — свидетельствует о самобытности исследуемой культуры. Перечень молдавских литераторов, разделявших эти принципы, — Алексей Матеевич, Тудосе Роман, Магда Исанос, Николай Костенко и другие, — позволяет утверждать, что именно между ними и литературой Румынии пролегал литературный водораздел эпохи. Отрицанием румынизма являлся даже литературный «дакизм».
Молдавские писатели и в 20-е — 30-е годы использовали исконные молдавские слова, трактуемые румынистами как «архаизмы», противопоставляли народные выражения шедшим из французского языка неологизмам. Мессианизм их, отмечают критики, был добрый, «бессарабский». И наконец, у каждого из молдавских писателей ощущается влияние русской литературы, включая советские литературные школы; она дала даже «есенинско-маяковский» (Владимир Каварнали) тип «динамитчика» эпохи. Сторонники молдавизма подчеркивали православную составляющую молдавской культуры и ее связь с русской цивилизацией, воспевали молдавский народный язык. Абсолютизация «регионализма», признает современный адепт румынизма, сочеталась на страницах «Вяца Басарабией» с подчеркиванием русского культурного влияния на молдаван и противопоставлением молдавизма румынизму.
Ярко проявилась в молдавской литературе этого периода традиционная геополитическая ориентация молдавского народа. Отвергая власть Румынии, молдавские читатели мало интересовались румынской проблематикой. Характерной чертой молдавской литературы 20-х — 30-х годов был «узкий», провинциальный горизонт. Поскольку румынизм проявлялся в попытках обосновать националистические требования мунтянской общности в терминах исторических прав Румынии на Бессарабию, другой особенностью творчества молдавских литераторов стала разработка вопросов молдавской истории, квалифицируемая литературной критикой как «бойкот истории» посредством «отступления в прошлое», и обращения к рустицизму («деревенщине»).
Концентрация внимания на дорумынском прошлом Бессарабии и сельской тематике представляла собой способ ухода от реалий оккупации; этот метод позволял в обход идеологической цензуры пропагандировать этноним «молдовень» и лингвоним «лимба молдовеняскэ», а каталогизирование молдавских культурных объектов, накопление этнокультурной информации выявляли и обосновывали национальную самобытность молдавского народа. Той же цели служили сбор и публикация молдавского фольклора. Подвижником этого дела стал Ион Буздуган, еще в 1921-1928 годах издавший два тома «Песни Бессарабии». Молдавские народные песни и танцы, баллады и сказки, классическая молдавская литература и исторические труды и, в меньшей степени, профессиональное искусство опровергали постулаты румынизма и утверждали молдаван в сознании своей культурной самоценности.
В силу особых политических и экономических условий Бессарабии в литературе края были сильнее, чем в литературе Румынии, выражены явления декаданса, религиозной мистики, социального отчаяния. Человек трактуется бессарабской литературой как персонаж трагический. Ему свойственно «состояние изгнанности», ощущение разрыва, вызванного отчуждением. Экзистенциальные мотивы «отчуждения» человека соседствуют с идеей отчужденности Бессарабии как страны. Созерцатели и побежденные — два главных персонажа бессарабской прозы 30-х годов. Наличествовал и этнический фактор. За литературным журналом «Поетул» современный филолог-румынист признает «определенную регионалистскую ориентацию» уже на том основании, что среди 12 виднейших его авторов у девяти — славянские фамилии.
Насильственное нивелирование молдавской культуры по румынским стандартам вызвало к жизни другую великую тему молдавской литературы этого десятилетия — тему утраты национальных молдавских корней («дезрэдэчинаре»). Фон ее окрашен трагически. На нем отражаются бесчисленные кризисы идентичности, созвучные с судьбой Бессарабии, и падения в неизвестность. Историческая судьба Бессарабии, столь отличная от судьбы Румынии, предстает как источник особой бессарабской духовности. «В Бессарабии, — пишет современный литературный критик, — с силой дует, как стихийный, бесконечно устрашающий поток истории, сам ветер погибели. Черные пасти небытия разверзаются на каждом шагу, в каждое мгновение беспощадного времени». «В общих чертах, — признает он далее, — бессарабский регионализм стал теорией национальной специфики», утверждения молдавской самобытности.
Опора на русскую культуру обеспечивала молдавской литературе особый авторитет в румынском общественном мнении. Под влиянием молдавской литературной традиции в румынской литературе появилась группа «бессарабизированных» румынских писателей. В их числе — Б.Иордан, Георге Дорул Думитреску и даже олтянин Сабин Великан (настоящая фамилия — Попеску-Лупу), русским литературным псевдонимом раскрывший свои эстетические ориентиры. Они отразили в своем творчестве «бессарабскую атмосферу» межвоенного периода, точнее, румынские представления о ней.
В общем, молдавская литература 30-х годов отвечала потребностям народа или, по крайней мере, духовным запросам читателей. «Вот что требуют в Бессарабии бессарабцы: душа, обычаи, неписаные законы, мысль, биение сердца, речь должна гармонично сочетаться с теми же явлениями у народа. Только из этого получится польза», — заявлял Николай Костенко в концептуальной статье «Необходимость культурного регионализма». Политическое значение литературного автохтонизма вряд ли было значительным уже потому, что слишком узок был слой читающей публики. «В Бессарабии, — сокрушался в 1937 г. один из авторов журнала «Вяца Басарабией», — где имеются 3 миллиона жителей, существует менее 5 тысяч постоянных читателей! Это страшно! Из этих 5 тысяч, надо полагать, 4 тысячи чужие», т.е. «регацяне».
Решающую роль в сохранении молдавской самобытности сыграло этнокультурное сопротивление молдавского крестьянства. Однако молдавская литература, как и научное творчество тех времен, служила защите молдавского национально-культурного суверенитета и представляла собой форму идеологического сопротивления румынизму. Введенные интеллигенцией в массовое сознание понятия «бессарабец» и «регионализм» обрели знаковый смысл и стали факторами этнокультурного размежевания между молдаванами и румынами. Молдавский национально-культурный регионализм явился одной из основ бессарабизма, идеологии Бессарабского освободительного движения.
В контексте массового рабочего и крестьянского движения, борьбы Бессарабского подполья оппозиционность молдавских литераторов выглядела безобидным фрондерством. Но и она привлекла внимание властей. Даже автор, именующий культуру Бессарабии оккупационного периода румынской, признает, что она «создавалась вопреки всем ущемлениям цензуры, методологическим наставлениям и схемам, вопреки иностранному менталитету, постоянно навязываемому ее фонду». Бессарабских литераторов румынские власти пытались «поставить на место» литературными же средствами — силами «регацян» издавая антирегионалистские журналы «Молдова де ла Нистру», «Пажинь басарабене», «Кужет молдовенеск». Однако история этих изданий свидетельствует об их маргинальном характере в культурной жизни области.
Румынская администрация чинила препятствия изданию произведений бессарабских писателей, два десятилетия не допускала создания в Бессарабии писательской организации. Инициативная группа, руководимая Николаем Костенко, добивалась регистрации «Общества бессарабских писателей» с 1935 г. Три года спустя, 23 июня 1938 г., оно было зарегистрировано. Членами-учредителями ОБП стали Пан.Халиппа, Николае Дунэряну, Иоргу Тудор, Н.Ф.Костенко, Леон Т.Бога, С.М.Ника, Г.Безвиконный, П.Штефэнукэ, Вл. Каварнали, Б.Истру, А.Болдур, но под предлогом «ущербно», т.е на молдавском, а не на румынском языке, отредактированного учредительного документа, министр Культов и Искусств Румынии опротестовал это решение. Вопрос о регистрации был решен только весной 1940 г. В Молдавской АССР писательская организация «Рэсэритул» была учреждена еще в 1928 г.
Бессарабский этнокультурный «регионализм» был нравственно оправданным литературным выражением молдавского национализма. Проявления регионализма в публицистике и литературе представляли собой форму духовного сопротивления части молдавской интеллигенции, на уровне деклараций признавшей свое культурное поражение и обязательность румынских культурных стандартов. Искания регионалистов были методом утверждения молдавской идентичности.
Несмотря на 22-летнюю политику румынизации, молдаване не стали румынами. Молдавский народ сохранил молдавское национальное сознание, молдавскую речь, молдавский фольклор, восточную геополитическую ориентацию; временно была утрачена молдавская письменность. Молдаване сохранили культурный суверенитет. К.Стере до конца жизни именовал земляков «добрым и мирным молдавским народом», а О.Гибу и в середине 30-х гг. отмечал отсутствие в Бессарабии «любви» к румынизму.
Молдавское национально-культурное сопротивление представляло собой защиту молдавских национальных ценностей от румынской политики культурной унификации. Молдавизм провозглашал молдаван особой этнокультурной общностью, отличной от румын, и требовал от Румынского государства коллективных этнокультурных и политических прав, в том числе уважения молдавского национального сознания, молдавской истории, молдавской языковой и культурной самобытности. Масштабы и характер молдавского национально-культурного сопротивления свидетельствуют о существовании в 1918-1940 гг. в Бессарабии не просто молдавского этноса, а молдавской нации. Несмотря на обострение интереса к молдавской государственности былых времен, своим государством большинство молдаван продолжало считать Россию.
П.Шорников, книга Бессарабский фронт. 1918-1940гг.
/продолжение следует/
istoria și filologia moldovenească 